Перевод книги "Убить Боно"

Делимся своими работами =)

Модератор: Lysitta

Перевод книги "Убить Боно"

Сообщение gala » 12-02, 20:32

Не то чтобы творчество, но всё-таки... Решила собрать тут в кучку отрывки из книги Нила Маккормика "I Was Bono's Doppelganger"/"Killing Bono", которые напереводила.

Я БЫЛ ДВОЙНИКОМ БОНО/УБИТЬ БОНО

Посвящается Глории, которая спасла меня от меня самого

ПРЕДИСЛОВИЕ БОНО

В школе я был фанатом Нила МакКормика. Он был гораздо круче меня, гораздо лучше как писатель, и я думал, рок-звезда из него получится гораздо лучше. В одном я ошибался. Он написал замечательную книгу. Благодаря ней я оглянулся назад … не без содрогания. Я знаю нескольких человек, которые болезненно поморщатся, читая её, и я, конечно, один из них. Можете представить, как тяжело мне было полюбить такую книгу – временами она для меня мучительная – но очень смешная и очень трогательная. Я узнаю себя в прозе Нила, что очень необычно. Его собственная откровенность поразительна. В описании его жизни есть некоторая бесстрастность, что очень привлекает, но чуть глубже всегда присутствуют его чувства. Это один из талантов Нила – способность писать о по-настоящему тяжких вещах так, чтобы они казались невесомыми. В книге несколько сюжетных линий, вы сталкиваетесь с нелёгкими темами, но они будто отскакивают от вас, как большой надувной мяч. И что вправду удивительно – написанные им песни, которые цитируются в книге, задевают за живую струну, хотя вы даже не можете слышать мелодии. Амбиции его незадачливого главного героя кажутся необоснованными, пока вы не прочитаете эти стихи. Тогда вы понимаете, что это не просто парень, который думает, что мог бы стать рок-звездой. Он с полным правом может произнести замечательную реплику Марлона Брандо из фильма «В порту»: «Я бы мог быть соперником».


СТИХИ МАККОРМИКА

Изображение
Изображение

ПОДСТРОЧНИК

И я нашёл Бога в дымящемся ружейном стволе,
Я нашёл Бога в костях, выбеленных солнцем,
Я нашёл Бога промеж убийц и насильников,
Я нашёл Бога среди протестантов и папистов,
Я нашёл Бога в храмах, обращённых в руины,
Я нашёл Бога у священников, которые сеют смуту,
Я нашёл Бога у обеих воюющих сторон,
С фанатиками и фашистами, вышибающими мою дверь.
Я нашёл Бога.
И я сказал: «Господи, Господи, что Ты наделал?
Почему эта жизнь так тяжела для всех?»
И Бог сказал:
«Я нашёл вас прежде, чем всё началось,
Я нашёл вас, когда взрывалась вселенная,
Я нашёл вас, когда остывали звёзды.
Я смотрел, как сталкиваются миры, я недоумевал,
Как мы зашли так далеко.
Я нашёл вас, когда вы выползали из моря,
Я нашёл вас, когда вы с обезьянами висели на деревьях,
Я нашёл вас прежде, чем вы нашли меня.
Я нашёл вас и подарил вам свободу.
Свободу стоять на своих собственных ногах, свободу смотреть на восход,
Свободу быть тем, чем вы можете быть, свободу быть тем, что вы презираете,
Свободу упиваться истиной, свободу глотать свою собственную ложь,
Потому что я теку в ваших венах, я смотрю
Вашими глазами.
Я нашёл вас».
И я сказал: «Господи, Господи, что мы наделали?
Почему эта жизнь так тяжела для всех?»
Я нашёл Бога в первом же месте, куда посмотрел,
Я нашёл Бога в трещинах по углам,
Я нашёл Бога под камнем,
Я нашёл Бога, мне даже не пришлось покидать свой дом.
Я нашёл Бога.
Я нашёл Будду, сидящего у двери, скрестив ноги.
Я нашёл на полу пригвождённого Иисуса, истекающего кровью.
Я нашёл Магомета по шею в песке.
Я находил Бога везде, где бы ни нашёл человека.
Я нашёл Бога в тысяче разных мест
С тысячью разных голосов и миллионом разных
лиц.
Я нашёл Бога.


ПРОЛОГ

Я всегда знал, что стану знаменитым.
К тому времени, когда я окончил школу в 17 лет, моя жизнь была распланирована до мельчайших подробностей. Я соберу рок-группу, выпущу серию альбомов, которые изменят эпоху, и буду давать технологически умопомрачительные концерты на самых больших стадионах планеты, пока не стану повсеместно известен как величайшая суперзвезда нашей эры. И по пути я не стану отказывать себе во всевозможных развлечениях - снимать фильмы, писать книги, разбивать сердца, заводить дружбу со своими кумирами … да, и призывать к миру во всём мире, кормить бедных и спасать планету, заодно уж.

Вы можете подумать, я был просто ещё одним самонадеянным юнцом с башкой, забитой фантазиями о всемогуществе. Действительно, в то время многие вокруг старались изо всех сил, чтобы убедить меня, что так оно и есть. Но зависть простых смертных к моему таланту не могла сбить меня с пути. Потому что глубоко-глубоко, в самой сердцевине своего существа, я знал, что это не было просто ещё одной пустой мечтой. Это было моей судьбой…

И вот мне 35, я сижу в обшарпанном холодном маленьком подобии кабинета над букмекерской конторой на Пиккадилли, смотрю, как дождь моросит за моим одиноким грязным окном, и размышляю, когда же всё пошло не так. Я хотел быть рок-звездой, а кончилось тем, что стал рок-критиком. В довершение моих мучений я страдал от тяжёлого случая писательского ступора, а крайний срок сдачи газеты надвигался, и долбаный телефон, не переставая, звонил всё утро. Пиарщики один за другим доставали меня со своими сраными рок-группами, которые все меня втайне раздражали, просто потому, полагаю, что они были более знамениты, чем я. Но, по крайней мере, телефонные разговоры служили оправданием тому, что я не писал свою колонку.

- Лучше б это было что-то хорошее! – заорал я в трубку.

- Это говорит твоя совесть, - ответил мне с дублинским акцентом сиплый, подсаженный голос, отдающий куревом, бессонными ночами и хорошими винами.

- Боно, - узнал я.

- Можешь бежать – всё равно не скроешься», - засмеялся он.
- Прямо сейчас я так себя чувствую, что вряд ли даже побежать смогу, - вздохнул я.

Это и вправду был Боно – рок-легенда, интернациональная суперзвезда, разъездной посол по вопросам мира во всём мире и (хотя это вряд ли займёт заметное место в его жизнеописании) мой друг по средней школе Маунт-Темпл.

- Где ты? – спросил я, вслушиваясь в эхо планетарного расстояния, колеблющееся в трубке.

- Майами, - сказал он. - Американский курорт. Был когда-нибудь в Майами? Гангстеры, похожие на модельеров. Или, может быть, модельеры, похожие на гангстеров. Иногда трудно разобраться…

Было время, когда мы оба пели в мальчишеских группах, выступавших в каждой грязной дыре Дублина, и верили вопреки всему, что мы избранные, что мы предназначены для славы. Теперь мы вращались в разных кругах. Я писал для новостного издания. Он был новостями. Но время от времени, когда что-нибудь напоминало Боно обо мне, раздавался, как гром среди ясного неба, его звонок, и он рассказывал мне о своих последних приключениях в суперзвёздной стратосфере.

- Я был в клубе прошлой ночью, - произнёс он задушевным шёпотом, переходя на тон завзятого рассказчика. – Очень напоминает «Лицо со шрамом», но, как я уже говорил, может, это просто мода. Полно усатых парней в обнимку с моделями, знаешь? Там все мужчины и женщины дымят огромными сигарами. Кругом клубы дыма. Колечки дыма поднимаются к потолку. Что-то есть в красивой женщине с сигарой, очень впечатляющее сочетание, как думаешь?

- Пока её не поцелуешь и не выяснишь, что на вкус она, как пепельница, - проворчал я.

- Какой же ты романтик, - сказал Боно. - И вот меня ведут в заднюю комнату, заполненную сотнями выдвижных ящичков, от пола до потолка. И на каждом ящичке табличка с именем: Шварцнеггер, Сталлоне …Мадонна! Знаешь, все знаменитые курильщики сигар. Это как встроенный хьюмидор (прим. пер. – помещение для хранения табачных изделий, оборудованное увлажнителем). Все эти личные заначки нелегально импортированных кубинских сигар хранятся при идеальной температуре и влажности, пока им не захочется заглянуть сюда и покурить. Я искал имя президента, потому что уверен, где-то там должен быть его собственный ящичек. Это Майами в чистом виде. Весь город, как витрина американской мечты. Но потом – Нил, тебе это понравится – я вижу ящичек с именем Синатры! Фрэнсис Альберт! У них есть один и для него. Разве не круто?

Пока я слушал, время от времени поддакивая, я наблюдал за голубем, который плескался в луже, образовавшейся на карнизе за прогнившей оконной рамой. Казалось, что Майами очень далеко. У Боно был пьяный и весёлый голос после ночной гулянки, но в моей груди вскипало странное чувство, вихрь противоречивых эмоций. Я был рад, что Боно позвонил мне. Даже польщён. Он мне нравился и восхищал меня, как никто из моих знакомых. Так почему его голос обладал силой пронзать моё сердце насквозь чувством неуверенности?

- Я подумал о тебе, потому что знаю, ты большой поклонник Фрэнка, - сказал Боно. - Сам не могу до конца поверить, но я спел дуэтом с Председателем.

Вот оно! Что-то щёлкнуло у меня в голове.

- Стоп! – вырвалось у меня. – Хватит! Это я должен петь дуэтом с Фрэнком Синатрой! Что для тебя Синатра? Просто ещё один знаменитый скальп! Я люблю Фрэнка Синатру. Оставь его в покое! Дальше ты мне скажешь, что тебя попросили сыграть Джеймса Бонда.

Настало мгновение неловкой тишины, а потом Боно рассмеялся.

- Вообще-то, мы с Эджем написали новую бондовскую тему для Тины Тёрнер.

- Иди ты на хрен! – рявкнул я. – Трудность быть знакомым с тобой в том, что ты добился всего, чего хотел добиться я. Мне кажется, что ты проживаешь мою жизнь.

Смех раскатился эхом по телефонной линии.

- Я твой doppelganger, - сказал Боно. – Если хочешь вернуть свою жизнь, тебе придётся меня убить.

Так появилась эта идея…

Когда я положил трубку, то погрузился в размышления. Был ли Боно на самом деле моим зловещим близнецом? Или я – его? Если подумать, наши пути разошлись в самом начале и просто расходились всё дальше и дальше. Пока он поднимался в высшие сферы славы и удачи, я стремительно падал в бездны безвестности, случайная жертва рок-н-ролла, едва оставившая след на полях страниц поп-истории. И это за то, что я был первым человеком, ушедшим из "U2".
А, да. Я не упоминал об этом, правда? Но мы до этого дойдём.
Может, я был «ян» для «инь» Боно. Тёмный противовес его успешной и удачливой жизни, берущий на себя всё невезение и неудачи, которые на его пути, кажется, никогда не встречались.
Я вытащил из своего переполненного книжного шкафа ветхий и захватанный допотопный Оксфордский английский словарь в твёрдом переплёте.
«Doppelganger (от нем. Double-ganger) – привидение живого человека; двойник, тень».
«Это точно про меня», - подумал я. Просто призрачное отражение всего, чем я когда-либо хотел быть. А всё, чем я когда-либо хотел быть, воплотилось в парне, с которым я ходил в школу. Это ли не жестоко?
«Боно Должен Умереть!» - набрал я на своём компьютере. Увеличил – полужирный шрифт высотой в дюйм – и распечатал. Смотрелось хорошо. Я знал нескольких человек, которые не отказались бы от такой футболки.
«Я, Боно», - набирал я. Может, я смогу продать свою историю в «National Enquirer» (прим. пер. – американский таблоид). Боно Украл Мою Жизнь.
Не то чтобы я сам ничего не добился. В глубине души я знал, что это не так. Но в ослепительном сиянии суперзвёзд маленькие победы заурядного существования не всегда заметны. Вместо этого вы запросто можете стать сноской в чьей-то чужой истории.

Так что давайте я начну прямо с начала. Вопреки тому, что вы можете везде прочитать, я не имею сомнительной чести быть для "U2" тем же, чем Пит Бест был для «Beatles» - человеком, который упустил тёпленькое местечко. Я знаю, это чёрным по белому написано в авторизованной биографии группы «Незабываемый огонь». В четвёртой главе биограф Эмон Данфи сообщает читателям о первом судьбоносном сборе группы, ставшей "U2", на котором Боно будто бы «появился вместе с другим учеником Маунт-Темпла, Нилом МакКормиком, который, как и все присутствующие, рвался в соло-гитаристы». Тем не менее, после сурового исполнения нескольких рок-стандартов, включая «Brown Sugar» и «Satisfaction», «Нил решил дать задний ход».

Эта довольно пустячная история будто преследует меня, куда бы я ни шёл, в качестве источника многих других биографических предположений. Я до сих пор морщусь, когда вижу, что меня описывают в печати как "участника оригинального состава "U2" или хуже, "экс-"U2". Можно подумать, поворотным моментом всей моей жизни было то, что меня грубо вышибли из репетиционного зала ещё в школьные годы. Поэтому прочитайте внимательно следующее – я там не был. А если бы и был, всем стремлениям стать ведущим гитаристом рождающегося коллектива наверняка бы воспрепятствовал тот факт, что я овладел только тремя аккордами на отцовской испанской гитаре и даже не знал точно, что это были за аккорды.

Но если что-то печатают достаточно часто, это становится правдой или, по крайней мере, официальной версией событий. Думаю, участники "U2" на самом деле сейчас сами верят в это. Наверное, такое впечатление у меня сложилось, когда я, наконец, добрался до Майами, в качестве гостя группы на открытии их мирового тура 2001 года. На вечеринке за сценой менеджер группы Пол МакГиннесс всё время представлял меня как участника оригинального состава. Тот факт, что бывший участник его группы может теперь быть музыкальным критиком в консервативной британской газете «The Daily Telegraph», похоже, чрезвычайно его веселил.
Здесь была восхитительная Андреа Корр с надутыми губками, которая почему-то казалась ещё соблазнительнее, чем обычно, с пинтой «Гиннесса» в одной руке и зажжённой сигаретой в другой. «Ты, правда, ушёл из "U2"?», спросила она с подходящим к случаю удивлением.
«Я сказал Боно, что нам вдвоём тесно в одной группе», - ответил я. - Если бы они смогли меня удержать, то действительно чего-то добились бы». (Да ладно. Меня угораздило сказать такое самой красивой женщине в Ирландии? Должно быть, это просто опечатка).
«Каково это, видеть их на сцене? – спросила Андреа. – Не думаешь: «Я мог бы быть там»?»
Вот ЭТО уже было, как соль на рану.

Я оглядел комнату, полную знакомых лиц. В углу маячила стройная сверхрОковая фигура Ленни Кравица, одетого в искусственные меха, совершенно не уместные в этом климате, выражение его глаз было скрыто за неизменными непроницаемыми солнечными очками с зеркальными стёклами. Его безмолвно сопровождал кто-то, похоже, выполнявший роль роуди (прим. пер.- помощник группы, ответственный за погрузку и выгрузку аппаратуры во время концертов и гастролей) по части мобильников. Ленни протягивал руку, и блестящий металлический телефон, как по волшебству, оказывался в ней. Когда разговор был окончен, он опять протягивал руку, и роуди засовывал телефон ему в карман.
Элвис Костелло, существо с другого края вселенной рока (полный, в очках, одетый так, будто только что совершил набег на секонд-хенд) промокал свой потный лоб и увлечённо беседовал на музыкальные темы с продюсером Брайаном Ино, сверкающим лысиной.
Здесь были старые друзья группы, такие как непомерно талантливый певец, автор песен и человек-инсталляция Гэвин Фрайдэй (который обнимал рукой одну из прекрасных сестёр Корр) и неизменно уравновешенная, пресс-атташе Реджин Мойлетт. Здесь был ирландский аристократ в красном пиджаке лорд Генри Маунтчарльз, похоже, слегка перебравший, который обращался с разговором к неубедительно надутому декольте одной из красоток Майами-Бич. Маленькая, но совершенной формы, фигурка супермодели Хелены Кристенсен пропорхнула мимо в лёгком летнем платье, а на другом конце комнаты позировала ослепительная Кристи Тёрлингтон. Здесь были люди из технического персонала и администрации "U2" , знакомые дублинские лица, многие красные и опухшие после нескольких дней пьянки под солнцем Майами. Здесь были жёны, подружки, дети. И здесь была кучка загорелых и безупречно одетых местных «шишек», сумевших выцыганить вожделенный пропуск «Проход Везде».
Где-то наверху, в огромном бальном зале была в разгаре вечеринка, суперзвезда диджей Пол Оукенфолд крутил диски, а полуголые официантки разносили бесплатные напитки нескольким сотням обычных, заурядных VIP-гостей. Но по-настоящему «своих людей» можно было найти в узком помещении за сценой, куда они битком набились, наслаждаясь присутствием U2.
Боно, Эдж, Адам Клейтон и Ларри Маллен, четыре участника группы, разбрелись по комнате, потные и вымотавшиеся после двухчасового изнурительного выступления, снисходительно принимая лестные отзывы от этого разношёрстного собрания знаменитостей, родственников, друзей, коллег, халявщиков, дармоедов и всяческих прихлебателей.
Я смотрел на всё это и размышлял: «Где же тут моё место?» Эта была та самая жизнь, о которой я мечтал много лет тому назад, но я оказался здесь только благодаря несчастному знакомству. Я поймал взгляд Боно. Он был, как всегда, в центре оживлённой суматохи: рок-звёзды и супермодели внимали каждому его слову. Он подмигнул мне и улыбнулся.
Я помнил один наш разговор поздней ночью, много-много лет назад. Мы говорили о самом первом выступлении "U2", когда они играли кавер-версии в спортзале Маунт-Темпла на шатких партах, скрепленных друг с другом скотчем.
- Этот концерт изменил мою жизнь, - признался я ему.
- Мою - тоже, - ответил он взволнованно.
Разница была в том, что его жизнь изменилась к лучшему.



ПЕРВАЯ ГЛАВА (фрагмент)

У меня ведь была жизнь и до "U2".
Как у многих детей второй половины 20 века, я полагаю, мои самые ранние воспоминания связаны с телевидением. А именно, в моём случае, с пятиминутной дневной передачей для мам и детей под названием «Билл и Бен, человечки-цветочныегоршки (прим. пер. - http://s46.radikal.ru/i113/1003/38/e18f3907882a.jpg ). Не хочу утомлять вас подробным описанием фабулы и сюжета. Всё, что вам действительно нужно знать, отражено в этом на редкость прозаическом названии.

В один прекрасный день, почувствовав, что пришла пора обсудить мои карьерные планы, я торжественно сообщил своей матери, что, когда вырасту, буду играть главную роль в «Билле и Бене».

Мама начала ласково объяснять, что мои кумиры - в действительности куклы. Но я опередил её. «Я знаю, - настаивал я нетерпеливо. - Я тоже буду куклой».

Она просто не поняла. Видите ли, то, чего я хотел на самом деле - это быть внутри волшебной трубки, выглядывать оттуда, чтобы все мои друзья следили за каждым моим движением, смеясь и аплодируя. Я был всего лишь невинным ребёнком, но меня уже укусил Клоп, самое зловещее и губительное существо современной эпохи, пронизанной СМИ. Вы должны знать, про какого Клопа я говорю. Он заводится в целлулоиде и виниле, ползает по экранам кинотеатров, плавает в радиоволнах и копошится в лучах света, исходящих из катодных трубок, заражая беззащитные эго манией величия. И я попался ему.
Я хотел, чтобы камера подтверждала факт моего существования. Я хотел быть кем-то. Я хотел заявить о себе. Я хотел быть…
… Человечком-Цветочныйгоршок.

С годами мои карьерные планы изменились, но основная мотивация осталась прежней. Перефразируя Дэвида Боуи, который позже оказал на мою психику не менее пагубное влияние: «fame was thе name of the game» (слава была самым главным).

Наша семья переехала из Шотландии в Ирландию в 1971 году. «Beatles» распались, тон задавал новый бренд, так называемый глэм-рок, во главе с «T-Rex», «Slade» и «Sweet», а поп-чарты казались забитыми хоровой мутотенью с названиями вроде «Chirpy Chirpy Cheep Cheep» и «Bridget the Midget», но, по правде говоря, ничто из этого не имело для меня большого значения. В десятилетнем возрасте я смотрел на музыкальный бизнес со здоровым презрением, если бы я сумел сохранить такое отношение в течение следующих лет 20, это избавило бы меня от многих душевных терзаний.

В то время как моя старшая сестра Стелла смотрела «Top of the Pops» c почти религиозным благоговением, я считал себя человеком гораздо более возвышенных вкусов. Мне нравился Фрэнк Синатра, зрелый артист, который был не только певцом, но и актёром, и никогда не красил глаза. Мой младший брат Айвен охотно меня поддерживал в чрезвычайно увлекательной затее – изводить сестру насмешками над любым юношеским кумиром, который был героем её грёз на данный момент, но мне в душу закрались сомнения в его поддержке, когда он начал носить клетчатые штаны с отворотами в стиле «Bay City Rollers».

Последней из детей МакКормиков была наша маленькая сестра Луиз, семью годами меня младше, которая была слишком юной, чтобы иметь своё мнение по поводу великого Синатра-попсового раскола (или, по крайней мере, находилась на слишком низкой ступеньке в семейной иерархии, чтобы её мнение брали в расчёт). Луиз слушала всё, что бы ни ставили другие, и казалось, что ей всё нравилось. Она сносила даже исполнителей народных песен с шотландских нагорий в вязаных свитерах и килтах, чьи напевы любил мой отец, и сборники шедевров классической музыки, которые моя мать время от времени пыталась впихнуть в нас во имя просвещения.

Не считая музыкальных разногласий, симптома временами неприглядного напряжённого соперничества между детьми, наша семья, в общем и целом, была счастливой. Я сообщаю об этом без какой-либо радости, надеюсь, причины этого станут ясными.

Мои родители происходили из основательно рабочего класса (британская угледобыча), но мой отец ценой ученичества, занятий по ночам и бесконечных экзаменов втащил нас на благоустроенную возвышенность среднего класса, к которому моя мать, в особенности, питала слабость, как все родившиеся в двухквартирных домах.

Начав работать в заводском цеху с 15 лет, отец стал квалифицированным инженером прежде, чем стремительно поднялся до высшего исполнительного руководства в автомобилестроительной компании «Chrysler». Мы перебрались в Ирландию благодаря его последнему повышению по службе, переехав из одноэтажного домишки в унылом шотландском городке в двухэтажный дом с пятью спальнями в Хоуф, прекрасной рыбацкой деревне на полуострове к северу от Дублина. Совершенно идиллическое место для того, чтобы провести там детство - поля и леса, примыкающие к морю, и город неподалёку.

Должен сказать, что родители обращались с нами, детьми, на удивление хорошо. Они хотели, несомненно, чтобы у их отпрысков было образование, возможности, устойчивое финансовое положение и, самое главное, свобода самовыражения и самореализация в искусстве, чего в их детстве не было. Я часто пенял им за это.

«Ты считаешь, мы должны были над вами издеваться?«– досадовала моя мать всякий раз, как я принимался излагать свою теорию о том, что семейные горести являются необходимой составляющей в других отношениях почти непостижимой метафизики славы, действуя как что-то вроде психологических шпор в гонке за звёздностью, особенно в музыкальном бизнесе. Только подумайте, скольких уравновешенных рок-звёзд вы можете назвать? От горя преждевременной потери матери, объединяющего Джона Леннона и Пола МакКартни до развода, потрясшего мир детства Курта Кобейна и безотцовщины, ставшей топливом для «Gallagher Brothers», семейное прошлое рок-кумиров засорено невзгодами. Именно отсутствие родительской любви каким-то образом заставляет некоторых индивидуумов целиком отдавать себя публике, ища одобрения всеобщих аплодисментов не только ради славы, но и для утешения своих измученных душ.

Может, вы, как моя мать, подумаете, что я склонен к мелодраматизму, но, покоясь в лоне семьи, наслаждаясь свободой и почти неограниченными возможностями, я чувствовал в те первые годы в новой стране, что в другой части Дублина живёт мальчик, с которым мне ещё предстоит встретиться, и его мир перевёрнут вверх тормашками.

Полу Хьюсону , мальчику, который стал Боно, было 14, когда умерла его мать, внезапно и неожиданно , в сентябре 1974. Он рос со старшим братом Норманом и отцом Бобом, в семье, состоящей из мужчин, онемевших от горя и не способных делиться своими чувствами. Это годами было темой наших бесед . «Ты не станешь рок-звездой, если не был многого лишён – это становится всё очевиднее для меня», - признал однажды Боно в очередном бессвязном разговоре по трансатлантической телефонной линии посреди американского стадионного тура . «Если ты в здравом уме, тебе не нужны, чтобы чувствовать себя нормально, 70 тысяч человек каждый вечер, которые говорят, что любят тебя. Это грустно, на самом деле. Это Богосотворённая пустота. Она есть во всех, но в некоторых – чернее и обширнее. Когда тебя покинули, кого-то у тебя забрали, когда чувствуешь себя, как ребёнок, лишённый матери, эта пустота открывается. Не думаю, что её когда-нибудь можно заполнить. Можно попытаться заполнить со временем, живя полной жизнью, но когда всё вокруг затихает, всё равно слышишь шипение».

Для Боно открытие Богосотворённой пустоты стало определяющим моментом в его жизни, подтолкнув одновременно в двух направлениях: к эмоциональному убежищу рок-н-ролла и к спасению, обещанному глубокой верой в Создателя. Если бы во мне было что-то схожее с Богосотворённой пустотой, я думаю, это был бы утраченный Бог (Он, Она или Оно).

Меня воспитывали как благочестивого католического мальчика, и моё постепенное отчуждение от утешений веры было долгим и мучительно болезненным процессом (подозреваю, для окружающих так же, как для меня ). В семилетнем возрасте я недолго служил алтарным мальчиком в местной церкви. Для меня алтарь был сценой, а прихожане – просто благодарной публикой, но моё позёрство во время службы и стягивание одеяла на себя, не встретило тёплого приёма у священника, он потихоньку отвёл меня в сторону после особенно мелодраматической раздачи причастных облаток и высказал предположение, что я, возможно, не подхожу для этой работы. (Как оказалось, он тоже – несколько месяцев спустя он сбежал с прихожанкой).

Моей вере предстояло пройти серьёзное испытание, когда мы переехали в Ирландию, всё ещё строго католическую страну, где церковь и государство были почти не разделены. В нежном десятилетнем возрасте я попал в лапы «Братьям Христовым», ордену тайных садистов, которые проводили политику вколачивания в детей страха божьего. Насилие считалось полезным времяпрепровождением для мальчиков. Разумеется, ученики начальной школы св. Финтана мало чем занимались, кроме драк, обычно под одобрительным надзором своих учителей. На переменах двор был бурлящей массой юных тел в различных борцовских захватах. Думаю, я провёл большую часть первого года в хедлоке (прим. пер. - захват головы).

Приуныв, родители решили вырвать всех своих детей из когтей различных религиозных орденов (Стеллу изо всех сил обучали монахини) и отдать нас в частную школу с не в меру либеральным уклоном. На свой лад это оказалось совсем не благоразумно. В Саттон-Парке было полно богатых детишек, которых никто не мог наказывать из страха, что их родители прекратят вносить деньги. Нечего и говорить, мне это было по душе.

В моей новой школе не было религиозного воспитания. Акты поклонения приберегались для уроков музыки, на которые учеников поощряли приносить свои пластинки. Наш учитель обычно ставил нам произведения Малера, которые мы слушали в тоскливом молчании, а потом наступала очередь кого-нибудь из класса встать и зарядить запись Элиса Купера или «Mott the Hoople», которые бурно обсуждались со всех сторон, пока учитель в отчаянии закатывал глаза.

Когда настала моя очередь приносить пластинку, у меня был не очень-то большой выбор. Я владел одним единственным синглом, хитом № 1 Терри Джека «Seasons in the Sun» («Счастливые времена»). Меня до сих пор приводит в смущение то, что самая первая купленная мной пластинка была чем-то настолько банальным. Хотел бы я заявить, как большинство рок-критиков, что полюбил «Velvet Underground» прежде, чем научился читать. Но что есть, то есть. В 1974 эта слезливая баллада об умирающем человеке, который прощается с теми, кого любил, взывала к трагику-позёру внутри меня. Теперь все вместе: «We had joy, we had fun, we had seasons in the sun…» (Мы были довольны, мы были веселы, у нас были счастливые времена).

К моему ужасу, юная богема Саттон-Парка совсем не оценила мой выбор, некоторые громко стонали, а другие подпевали хору дурными голосами. Мой учитель похвалил мелодию песни и лаконичность повествования, отчего одноклассники стали глумиться ещё сильнее. Я почувствовал, что щёки у меня пылают от унижения, когда он решил поставить вторую сторону, сентиментальную кантри-песню о старушке, которой нечем было кормить своего пса, потому что у неё в буфете не осталось костей. Я вдруг столкнулся с крайней пошлостью своих музыкальных вкусов. Терри Джек даже грим не носил, мама дорогая! Мне уже стукнуло 13, и моей некрутизне не было никаких оправданий.

Оказавшись дома, я воззрился на 7 дюймов чёрного винила с чувством глубокого стыда. Стелла, которая всегда терпеть не могла эту песню, в конце концов развеяла мою печаль. Она взяла пластинку у меня из рук и провела по поверхности пилкой для ногтей, оставив здоровенную царапину, потом невозмутимо положила её в бумажный конверт и отдала мне. «Вот», - сказала она, уверенно поставив точку. Я даже не возражал. Я просто вернул поцарапанную пластинку на полку с тем, чтобы никогда больше не слушать.




ВТОРАЯ ГЛАВА

Пол Хьюсон учился в одном классе с моей сестрой, годом старше меня, но между нами вскоре завязалось нечто большее, чем шапочное знакомство, если и меньшее, чем дружба. Мы вступали в разговоры на репетициях хора, и на утренних сборах, и во время кратких встреч по дороге в разные классы. Это были поверхностные отношения, основанные на одной особенности, которая всегда нас объединяла – способности говорить обо всём так, будто мы были экспертами в данном вопросе, не важно, насколько ограниченными были наши знания на самом деле.

Наше с Полом взаимопонимание не производило большого впечатления на мою сестру, которая была собственницей в таких делах и считала, что мне нечего брататься с её ровесниками. Действительно, в обычных обстоятельствах ученики из разных параллелей не склонны много общаться между собой. В юности даже год разницы в возрасте воспринимается как непреодолимая пропасть. Но, задолго до тех дней, когда он стал звездой первой величины, Пол уже был кем-то вроде знаменитости в школьном коридоре, известной всем и каждому.

Даже сейчас я думаю о Боно как о Человеке, Который Знает Всех. От его образа в современных СМИ никуда не деться. Откроешь газету или журнал, и вот он тут как тут, стоит бок о бок с мировыми лидерами и политическими агитаторами, поэтами и поп-звёздами, легендами шоу-бизнеса и знаменитостями-однодневками. Я видел фотографии, на которых он обнимается с президентами, дружески жмёт руки премьер-министрам, пьёт вино с нобелевскими лауреатами и меняется солнечными очками с Папой Римским. Упомяните его имя при кино- или музыкальных звёздах, и вы почти наверняка услышите забавную байку про их друга Боно с послесловием о том, какой же он хороший парень. Он всегда был душой компании и носился по Маунт-Темплу, как бродячий пёс, отыскивая интересные разговоры и занятия, чтобы обеспечить своё участие во всём происходящем. У Пола была очень хулиганская улыбка, в нём имелась некоторая упёртость, ершистость, твердолобость, которая проявлялась, когда ему казалось, что на него наезжают, но, по сути, он обладал ощутимо добрым, участливым характером, что делало его популярным среди девчонок (которые всегда порхали вокруг) и терпимым к младшим ученикам вроде меня. Когда Пол говорил с тобой, ты чувствовал, что тебя удостоили чести.

Пол часто околачивался в нашей комнате отдыха, потому что предпринимал решительные попытки добиться любви Элисон Стюарт, одной из самых красивых девчонок в нашем классе, которой все и всюду восхищались. У Элисон были густые чёрные волосы, гладкая оливковая кожа, тёмные тёплые глаза и губы очаровательного изгиба. Будучи заряженным гормонами 15-летним пацаном, я не мог не замечать таких вещей. К тому же она была умной, доброй, весёлой, с характером и, прямо скажем, не про мою честь. Вообще-то, на том этапе подросткового развития практически любая представительница противоположного пола, казалось, была не про мою честь. Но с некоторыми, по крайней мере, ты чувствовал, что у тебя может быть полшанса. Вокруг Элисон был ореол какой-то непроницаемости. Мне никогда на самом деле не верилось, что она принадлежит к тому же миру, что и такой несуразный юнец, как я.
В принципе, я был против того, чтобы старшие парни гуляли с девчонками из нашего класса, поскольку их превосходство в возрасте и напористый опытный вид давали им нечестное преимущество, но Элисон и Пол будто бы подходили один другому. Он ухаживал за ней на протяжении долгого года, пока при виде того, как они тесно льнут друг к другу среди скромной обстановки из стульев и шкафчиков в комнате отдыха, не стало ясно, что они пара.

Одной из основных тем наших разговоров в то время был Бог (существование или не-существование оного), и более того, это осталось предметом неистовых споров между нами в течение следующих 25 лет. Мои личные проблемы с божеством ещё не рассосались, но дерзкое стремление бросить вызов религиозному порядку, навязываемому ирландским обществом, крепло день ото дня. Справедливости ради надо сказать, что религиозное воспитание в Маунт-Темпле было совсем другим делом по сравнению с таковым у Братьев Христовых. Маунт-Темпл был единственной государственной школой в преимущественно католической Ирландии, куда принимали независимо от вероисповедания, и как следствие, большая часть учеников происходила из протестантского меньшинства Дублина. Сама школа, тем не менее, придерживалась общеконфессиональной линии, предлагая уроки РВ (прим. пер. - Религиозное Воспитание), отличавшиеся каким-то мутным христианским либерализмом, на которых председательствовала желавшая добра, но, на мой взгляд, слабая и неумелая молодая учительница по имени Софи Ширли. На этих уроках бывали библейские чтения с обсуждениями в классе, на которых Иисус принимал образ блаженного хиппи, а Бог, казалось, олицетворялся добродушным старикашкой, который хотел только сделать лучше своему обширному семейству. В таком случае, недоумевал я, почему же я не сплю ночами, размышляя, не ждут ли меня муки ада, когда я умру. Я заваливал подобными вопросами свою многострадальную учительницу, но никогда не получал удовлетворительных ответов, только избитые фразы о том, что Иисус любит меня.

Если школьная официальная политика по религиозным вопросам была в лучшем случае расплывчатой, в группе учеников, известной как «Христианское движение», существовала любопытная, почти фундаменталистская субкультура в стиле «заново рождённых». Кое-как организованные в неофициальном порядке мисс Ширли, они регулярно проводили молитвенные собрания, на которые, как было сказано в объявлении на двери, приглашались все. Все, кроме меня, то есть. Когда я однажды остановился рядом посмотреть на происходящее, взирающий на меня с высот благочестия одноклассник (один из последователей мисс Ширли) сообщил мне, что моё враждебное отношение к духовным вопросам означает, что я не буду желанным гостем на их таинственном слёте.

«Очень по-христиански с твоей стороны», - заметил я, когда он преградил мне дверь.
«Вот только не надо, Нил, - сказал смущённый одноклассник. – Знаешь же, что будешь просто сидеть сзади и гнать волну».

Таковы и были мои намерения, откровенно говоря, но я всё равно счёл, что это ханжество - отказывать мне в презумпции невиновности.

Не допущенный в организацию, я не намеревался присоединяться к ней. Я поставил себе задачу конфликтовать с ними при каждой возможности. Но меня действительно сбивало с толку и всерьёз возмущало мой разум то, что многие из моих ближайших друзей были там, не говоря уже о некоторых самых привлекательных девчонках и самых крутых парнях в школе. Пол и Элисон время от времени посещали эти собрания, где они, по всей видимости, изучали Евангелие, свободные от светских ритуалов, и обретали здесь утешение, согласие и истину. Когда же я читал те же самые книги, то не находил ничего, кроме нелогичности и противоречий, сказок, выдаваемых за историю. Из апостолов мне ближе всех был Фома Неверующий. В то время как его скептицизм по поводу появления воскресшего Христа преподносился нам как слабость характера, я всегда думал, что настояние вложить персты в ужасные стигматы своего учителя, было единственно разумным образом действия в чрезвычайно странных обстоятельствах.

Я искренне недоумевал, как такой энергичный и очевидно умный человек, как Пол Хьюсон, может быть настолько предан этим древним мифам. При этом его никогда не выводили из себя мои регулярные попытки поставить под сомнение его верования, он всегда был снисходителен к моей склонности к спорам. « Люблю честный бой» было одной из его мантр. «Задавать вопросы – это хорошо», - сказал он мне однажды. Он выслушивал шквал моих сомнений и критики по поводу христианства во всех его видах и старался убедить меня, что «прыжок веры», необходимый, чтобы открыться Богу, стоит того.
«Когда ты оглядываешься вокруг, - настаивал он, - видишь океаны, видишь солнце, видишь грозу, ты не думаешь, что должно быть нечто превыше человека?»

Он постоянно возвращался к истокам веры, хотя сам не был неуязвим перед сомнением. Он не любил организованную религию или пустые обряды, и, казалось, ему стоило усилий подавлять собственных демонов. У Пола был такой характер, что он мог ни с того, ни с сего вспыхнуть, и тогда его лицо краснело от гнева, на себе я это, правда, никогда не испытывал. После смерти его матери, годом ранее, бывали, по-видимому, короткие вспышки в классе с перевёрнутыми столами и стульями, летающими по комнате. Он сказал мне однажды, что были две недели, когда он не помнил ничего, что происходило. Полная пустота. Он переживал некий экзистенциальный кризис и едва не сломался под психологическим давлением.

«Я раздумывал о самоубийстве, - признавался он. – Я был очень несчастен, мои мысли неслись кувырком».

Реакция школы была образцовой. Полу сказали, что он может посещать те занятия, какие хочет, и приходить и уходить, когда ему будет удобно, пока опять не встанет на ноги. Один учитель в особенности был готов говорить и слушать – Джек Хислип, школьный консультант, который курировал классы по профориентации и социальным вопросам. Хислип был добрым, чутким человеком с тихим голосом, бородой и сильными религиозными наклонностями, он, в конце концов, оставил преподавание, чтобы стать протестантским пастором. Теперь у Пола, очевидно, был серьёзный детский опыт «инакости», ощущение, что есть нечто большее, чем человечество. Однажды он говорил мне, что был полон вопросами о бытии и закричал, как он выразился, и ему ответил голос изнутри. Но этого было недостаточно, чтобы изменить его жизнь.

«Я просто блуждал, - говорил он. – Я отказывался верить в Бога, с чего бы мне? Я ходил в церковь, а там были просто люди, которые пели псалмы во славу, но было не похоже, что они что-то чувствуют, казалось, что всё не так».

Смерть его матери, несомненно, решила всё. «Она поразило меня ничтожностью человеческой жизни, - сказал он. – В эту минуту ты можешь быть жив, в следующую тебя нет. Я не мог согласиться с тем, что люди просто исчезают. Если бы жизнь означала пребывание на земле лет 60-70, я бы лучше ушёл сейчас!» Этот довод никогда меня не впечатлял. Такое представление - «Бог должен существовать, иначе, в чём смысл?» - не рационально, а эмоционально. Но я говорил это и видел, как Боно спокойно улыбается, упрекая меня в предпочтении логики перед верой. Каким-то образом Пол совершил огромный «прыжок веры» и обнаружил, что стоит на камне религии. Ему не нужно было сомневаться в прошлом. Ему не нужно было позволять собственным мыслям мучить себя, гоняя по кругу. Он мог подняться и двигаться вперёд. Бог, в некотором смысле, стал определяющей основой его характера.

Как ни странно, моя преподавательница РВ не могла продемонстрировать подобного чувства спокойной убеждённости. Я обычно сидел в классе на заднем ряду и пролистывал Библию, выискивая нестыковки, чтобы обратить на них её внимание. Экзальтированная проповедь мисс Ширли, как правило, была в разгаре, когда я поднимал руку: «Мисс! Мисс!». Она заметно напрягалась, а мои сотоварищи по заднему ряду сдерживали смешки.
«Да, Нил?»
У неё была манера произносить моё имя, выражавшая одновременно сдерживаемое раздражение и тревожное опасение. Мне никогда не казалось, что ей в радость оживлённые прения по поводу Писания. Однажды, встретившись с очередным неоспоримым противоречием в священной книге, на которой основывалось дело её жизни, она попросту расплакалась. Мы все таращились на неё в изумлённой тишине, а несколько моих одноклассников, что понабожнее, бросали в мою сторону недобрые взгляды. В конце концов, мисс Ширли взяла себя в руки настолько, что сумела сказать: «Если ты не хочешь быть здесь, Нил, можешь со спокойной совестью вместо этих уроков сидеть в библиотеке».

Ну, изыди, Сатана! Я не знал, торжествовать мне или расстраиваться, потому что на самом-то деле мне нравился тарарам на этих занятиях, где я мог тягаться скептическим остроумием с членами религиозного истеблишмента, хоть и скромными по положению. С другой стороны, свободный урок каждую неделю - не та вещь, которой можно разбрасываться. Я собрал свои книги и направился к двери. После чего мятежники с заднего ряда начали высовывать головы и спрашивать, нельзя ли им тоже пойти. «Все, кто хотят вместо РВ сидеть в библиотеке, спокойно могут это делать», - резко заявила мисс Ширли.

Один за другим мы потянулись из класса, оставив учительницу, имевшую довольно жалкий вид, проповедовать обращённым, всем шестерым.

Я проводил в библиотеке много времени, и не только потому, что был «запойным» читателем, отпущенным с РВ. Я был ещё освобождён от гаэльского языка, что было большим облегчением, поскольку, согласно националистическим предписаниям эпохи, завалить ирландские экзамены означало завалить всё.

В библиотеке я и познакомился как следует с Дэйвом Эвансом, парнем, который стал известен миру как культовый гитарист-виртуоз, музыкант-ботан и самый крутой лысый рок-н-ролльщик – Эдж. Дэйв появился на свет в Лондоне, а его родители были валлийцами, так что он тоже сумел отвертеться от ирландских уроков, хотя, поскольку его семья переехала в Дублин, когда Дэйв был ещё младенцем в пелёнках, строго говоря, он должен был пытаться овладеть древним языком Эйре вместе с остальными несчастными коренными лохами. Он рос в Малахайде, на севере Дублина, с годовалого возраста, но, тем не менее, убедительно прикидывался валлийцем, по рождению и воспитанию.

Должен сказать, в те дни за Дэйвом никаких особых крайностей не водилось (прим. пер. – англ. «edge» означает «край», «лезвие», «резкий», «дерзкий» и т.д. и т.п.). У него были волосы, тёмные, насколько я помню, целая копна, но в те времена это не считалось чем-то, достойным внимания. У нас у всех были волосы, большей частью начёсанные и уложенные феном ужасающие «вавилоны» 70-х, из-за которых головы казались вдвое больше, чем были на самом деле. Дэйв был тихим и каким то прилежным. Он был больше склонен тратить время в библиотеке на домашние задания, чем на дискуссии со мной по поводу какой-нибудь спорной идеи, проникшей последней в мой сверхактивный мозг. Я помню, что он был вежливым с взрослыми, уравновешенным и серьёзным, но со странноватым и иногда колким чувством юмора. Мы были скорее знакомыми, чем друзьями. Я, возможно, был слишком мятежным и склочным для его склада характера, а меня, со своей стороны, смущал его постоянный вид интеллектуального превосходства. Я был уверен, что он с неодобрением относился ко многим моим выходкам, например к тому розыгрышу, когда я ослаблял крепления книжных полок в библиотеке так, чтобы они обрушивались, когда кто-нибудь возвращал на место тяжёлый том. Скептицизм Дэйва по отношению ко мне, скорее всего, усугублял тот факт, что он придерживался сильных религиозных убеждений и был близок к школьному «Христианскому движению», где у меня была плохая репутация, почему-то.

Дэйв и я были соперниками в борьбе за расположение некоторых школьных товарищей женского пола. Он причинил мне немалые мучения, когда сумел пообжиматься с Дениз МакИнтайр. Дениз, сама того не зная, была предметом моего поклонения, и я почти всегда старался сесть в классе рядом с ней. Мои страдания при её весёлом рассказе об их кратком свидании, только слегка утихли, когда она сообщила, что мой соперник «фигово целуется».

Адам Клейтон пришёл в Маунт-Темпл в 1976 и сразу же произвёл на всех впечатление. Начать с его манеры одеваться. В школе не было правил по поводу формы, но все держались в пределах свитеров и анораков, которые сходили за подростковую моду в Дублине конца 70-х. Адамова длинная афганская дублёнка с мохнатой бахромой и вышитыми декоративными цветами, разумеется, бросалась в глаза. Время от времени он щеголял в кафтане под своим любимым одеянием, и у него был период, когда он носил на своих светлых кудрях жёлтую рабочую каску.

Адам был долговязым английским парнем из верхней прослойки среднего класса, оттенок безразличия чувствовался в его напускной искушённости, которая, видимо, должна была косвенно указывать на то, что он уже много где плавал и много чего знает в возрасте не-таких-уж-милых 16 лет. Он определённо больше попутешествовал, больше повидал и больше сделал, чем большинство его ровесников в Маунт-Темпле. Он пришёл в школу, только что вернувшись с каникул в Пакистане, где тусовался с хиппи, курил косяки и пережил бурное любовное приключение ( так он, по крайней мере, всем рассказывал). У Адама было бунтарское, враждебное отношение к авторитетам, едва скрытое за его широкой улыбкой и безупречными манерами. Он носил с собой фляжку кофе, из которой обычно наливал себе чашечку во время уроков. Когда раздражённые учителя спрашивали, чем это он занимается, он вежливо объяснял, что пьёт кофе, никогда не забывая добавлять «сэр» или «мисс», где надлежало. Адам был неизменно учтив, но решительно шёл своим путём … который часто приводил прямо к тому, что его оставляли после уроков в наказание.

Последней из будущих суперзвёзд был Ларри Маллен. Он был годом младше меня, красивый сдержанный светловолосый парень, который в то время просто не запечатлелся ни у кого из нас в сознании. Но Ларри стал началом всему.

Осенью 1976, когда я учился в Маунт-Темпле второй год, в Галерее, проходящем через всё главное школьное здание коридоре, где мы обычно тусовались, на доске появилось объявление. «Ударник ищет музыкантов, чтобы создать группу. Обращайтесь к Ларри Маллену, третий класс». Мой тринадцатилетний брат был на год младше Ларри, но поскольку он был гордым владельцем реплики электрогитары «Stratocaster» производства «Teisco», Айвена пригласили на прослушивание. В субботу, 25 сентября 1976 года, он появился в скромном двухквартирном доме Ларри в Артейне (прим. пер. – Артейн - пригород Дублина) вместе с Полом, Адамом, Дэйвом и его старшим братом Диком Эвансом.

Так что, это был Айвен МакКормик, ясно? Несмотря на то, что он занимается музыкой большую часть своей жизни, присутствие на первых репетициях группы, ставшей "U2", оказалось единственной заявкой Айвена на что-то, похожее на славу. А потом небрежный биограф приписал это его старшему брату, лишив его самого даже сноски в истории рока. Поэтому я счастлив, что у меня есть возможность внести ясность. Мой брат был тем неудачником, который беспечно упустил звёздную славу сквозь пальцы, а не я.
Собравшаяся компания будущих рок-звёзд набилась в кухню Малленов, чтобы обсудить свои планы за чаем и крекерами. Как вспоминает Айвен, всеми присутствующими было быстро решено, что они не прочь создать группу. Названия «Led Zepplin», «Deep Purple» и «Fleetwood Mac» обсуждались как достойные авторитеты (группы, о которых Айвен имел самое смутное представление). Айвен нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке, будучи младше всех присутствующих, но его козырем было обладание красивой гитарой, которой все восхищались, новой, современной, с ярким бело-красным корпусом. У Дэйва Эванса же была маленькая белая акустика, которую его мать купила с рук за кругленькую сумму в один фунт (без струн). Но, позаимствовав у Айвена его электрогитару, Дэйв продемонстрировал, что может сыграть соло из хита ирландского рок-героя Рори Галлахера «Blister On The Moon», благодаря чему его шансы занять место ведущего гитариста сильно возросли.

Его 17-летний брат Дик был старше всех. Он бросил школу в предыдущем году и, видимо, для того, чтобы обозначить свой статус взрослого человека, развёл на лице растительность, которую безуспешно пытался выдать за бороду. Он принёс с собой странного вида предмет, выкрашенный вручную в жёлтый цвет, форма которого очевидно должна была напоминать летящего лебедя. Дик сам смастерил этот инструмент в сарае в дальнем углу своего сада, следуя инструкциям журнала «Everyday Electronics». Получившееся звучало почти также убедительно, как выглядело, но Дик, по крайней мере, знал аккорды и умел держать ритм. Чего нельзя было сказать о Поле, также владевшем большой облезлой акустикой - в его исполнении было больше энергии и жара, чем чего-либо, напоминающего мастерство или умение. Но Пол возмещал недостаток музыкальных навыков своей страстью и даром убеждения, он уже тогда вёл себя так, будто они были рок-группой, а не просто разношёрстным сборищем школьников.

Четыре гитариста втиснулись между холодильником и хлебницей. Ритм-группой были назначены Адам, владевший дешёвой репликой бас-гитары «Ibanez», на которой он на самом деле не умел играть, но зато мог о ней поговорить, и Ларри, которому пришлось открыть двери кухни, чтобы было, где установить ударные, наполовину в кухне и наполовину в маленькой теплице, кое-как пристроенной сзади дома. В этой странной обстановке завершением встречи стал хаотический джем-сэшн, включавший в себя нестройное исполнение классические вещей «Rolling Stones» - «Brown Sugar» и «Satisfaction». У них было слишком много гитаристов, маловато усиления и отсутствовало согласие по поводу правильной последовательности аккордов играемых песен, но всё это, похоже, не имело значения. На небосводе рок-н-ролла зажглась новая звезда. Для этих отважных личностей всё навсегда изменилось. Ну, для некоторых из них, в любом случае.

Айвен вернулся домой на 31-м автобусе и объявил, что присоединился к новой группе. Они собирались назваться «Feedback» (прим. пер. – отзвук, обратная связь) - по непроверенным данным, намёк на вой, который раздался, когда Адам воткнул свой бас в гитарный усилитель. Я решил, что эти новости представляют мало интереса. Если можно было судить по названию, эти ребята обещали стать даже менее крутыми (даже если и более громкими), чем «Electronic Wizard».

Моя театральная карьера продвигалась, хотя и гораздо медленнее, чем бы мне хотелось. Я посещал драматический кружок по субботним дням и пережил воодушевляющие мгновения, когда победил в актёрском конкурсе, известном как «Father Matthew Feis» (произносится «fesh», по-гаэльски «увеселение»). Я понятия не имею, кем был Отец Мэттью (Father Matthew), но предположительно, он любил повеселиться. Это было страшное дело, отличавшееся безудержным переигрыванием. Отроки с горящими взорами энергично носились по всей сцене, как будто были убеждены, что драматическое искусство входит в программу Олимпиады. Когда наступила моя очередь, я встал, как вкопанный, под центральным софитом. Хотел бы я сказать, что это был тщательно продуманный актёрский приём, но на самом деле у меня так дрожали ноги, что я боялся упасть, если двинусь с места. Я первый раз выступал перед большой аудиторией, и когда начались аплодисменты, в моё эго попал прямой удар молнии. Я ушёл, пошатываясь, ошалевший от счастья, физически чувствуя опьянение от всплеска адреналина. Это было то, о чём я всегда мечтал, особенно, когда объявили результаты и меня опять вызвали на сцену, чтобы вручить медаль за первое место. Главный судья, безвестный театральный критик, чей авторитет был неоспорим на том простом основании, что она приехала из самой Англии, прошептала мне, что моё выступление было единственным, показавшимся ей интересным, за весь день. Могло ли быть лучше? Ну, вообще-то, могло. На дипломе, который я получил, она написала: «Выступление, отличающееся эффектной недосказанностью и впечатляющей сдержанностью. У этого мальчика огромный талант. Пожалуйста, присмотритесь к нему».

Но никто ко мне так и не присмотрелся. Никто и не собирался присматриваться. Не то чтобы я решил, что в таком случае мне нужно проявить здравый смысл и бросить всё это дело, сосредоточившись на техническом рисовании или каком-нибудь другом полезном предмете. Я пребывал в убеждении, что звёздная слава - моя судьба, хотя меня немного отрезвило открытие, что рекомендация Отца Мэттью не имеет большого веса в Голливуде.

Айвен продолжал ходить после уроков на репетиции «Feedback» в школьном музыкальном классе. Старшие парни терпели Айвена, главным образом, из-за его гитары, которую Дэйв обычно реквизировал у него на всю репетицию, и Айвену оставалось неслышно тренькать на дэйвовой акустике. Дику сказали, он может остаться в группе при условии, что раздобудет себе приличный инструмент, желательно не в его садовом сарае сконструированный. У Адама имелся бас, так что его положение было надёжно, всё, что ему оставалось сделать, это научиться играть на нём. Но у Адама, по крайней мере, были гонор, уверенность и всякие специальные словечки. С сигаретой, свисающей с нижней губы, он рассуждал о том, что нужно «замутить сейшн» с помощью правильных «связей». Им был нужен «эффективный менеджмент», нужно было начинать «раскручиваться», очевидно, если они собирались «отхватить контракт». Остальные принимали это на ура, даже если очень смутно представляли себе, о чём он распространялся.

Другое дело, Пол. Он был настоящим несостоявшимся музыкантом. У него просто не получалось добиться от своей гитары ничего, что он хотел, поэтому он вскоре её забросил и взамен стал расходовать свою неслабую энергию, пытаясь почти волшебством вытребовать, выманить, выпросить музыку у остальных. Во время бесконечной репетиции «Smoke On The Water» «Deep Purple» (эту песню Айвен слышал впервые) Айвен изумился, увидев, как Пол стоит на коленках перед Дэйвом, играющим знаменитый рифф, и держит свои пальцы напротив дэйвовых, как будто сам пытается играть на гитаре, не касаясь её. Пол взял на себя роль организатора и говорил всем, что они будут играть и как они за это возьмутся, хотя на самом деле его вклад был невелик. Он, как мог, подпевал, с трудом попадая в ноты, но без микрофона его вокальный диапазон ни для кого не стал сразу явным, за исключением его самого. Как самая сильная личность в группе он начал брать на себя роль фронтмэна.

Исполненный энтузиазма по поводу группы, Айвен решил купить новый усилитель, угрохав все свои сбережения в 12 фунтов на подержанный комбинированный «Falcon». В тот самый вечер, когда он сидел дома, возился со своим новым приобретением и отзвук завывал на весь дом, наша мать позвала его к телефону. На линии был очень вежливый молодой человек, которому, очевидно, срочно требовалось поговорить с ним. Это был Адам. Он хотел знать, не ради группы ли он купил усилитель.


- Да, - сказал Айвен.

- Лучше бы ты со мной сначала поговорил, - от души сымпровизировал Адам. – Знаешь, у группы будет концерт…

- Здорово, - сказал Айвен, - раскручиваемся, наконец-то.

- Дело в том, что он в пабе. А ты, знаешь, маленький ещё, чтобы в пабы ходить.

- О...

- Вообще-то у нас все концерты будут в пабах. И ты не сможешь на них играть.

- Ясно, - сказал Айвен.

- Знал, что ты поймёшь. Слушай, без обид, да?


Хоть Айвену было всего 13, он понял, что его выставили, как бы дипломатично это ни было сделано. Он положил трубку в состоянии крайнего уныния, вернулся к своей гитаре и усилителю, включил громкость на максимум и пропал за стеной шума.

Конечно, никакого паба не было, и уж точно, никакого концерта. Группа едва могла собрать одну песню, так что, пытаться выдать целый концерт было бы несколько преждевременно, мягко говоря. Но с началом репетиций выявились сильные и слабые стороны каждого, и начал формироваться костяк группы: Ларри – ударные, Адам – бас-гитара, Пол – вокал, Дэйв - соло-гитара и Дик – ритм-гитара. Вообще-то, Дик тоже на самом деле не был нужен товарищам по группе, но он просто игнорировал все тонкие намёки насчёт того, что он, может быть, лишний, и продолжал ходить на репетиции, пока не закрепился как участник.

Гордость Айвена была задета, и он не счёл нужным сообщать семье о своих новых обстоятельствах. Правда выяснилась только через несколько недель, когда Стелла спросила Пола, как он ладит с её младшим братом, и Пол, весьма смутившись, сознался, что они его вышибли. «Почему ты нам не сказал?» - спросил наш изумлённый отец. «Это всё равно неважно, - защищаясь, сказал Айвен. – Они отстой. Я свою группу соберу».

Моя актёрская карьера продвигалась не лучше. Родителям нравилось гордо всем говорить, что их сын однажды играл в постановке прославленного театра «The Gate» бок о бок с маститым ирландским трагиком Сирилом Кьюсаком. Но они забывали упомянуть, что меня уволили после двух спектаклей за то, что я прозевал нужную реплику. В любом случае, я думал, что эта роль была ниже моего достоинства. По правде говоря, я был просто рабочим сцены без слов, чьим единственным предназначением было передвигать мебель для других актёров. По моему мнению, любой мог бы это делать (ну, любой, кроме меня, как оказалось). Я жаждал физического экстаза от выступления перед публикой, опьянения эго от одобрения других людей, связанного со странным ощущением власти, пронизывающим твоё тело, когда ты околдовываешь незнакомцев одной лишь силой воли. Я хотел произносить речи, которые откликались в мой душе и осмысляли мой сложный внутренний мир. «Быть или не быть?» Это был вопрос, который я хотел задать, едва ли не единственный вопрос, имевший значение. Я хотел быть Гамлетом. Но я не мог получить роль даже в рекламе гамбургеров, поскольку считалось, что мой смешанный шотландско-ирландский акцент собьёт с толку телезрителей. На режиссёра не произвело впечатления моё предположение, что фраза «М-м-м, вку-у-у-у-у-сно!» будет звучать одинаково по-дурацки с любым акцентом.

Я решил сам писать пьесы и таким образом найти выход из своих затруднений с кастингом. Когда осенний триместр 1976 года приближался к концу, объявили, что в спортзале буден устроен конкурс талантов. Это, решил я, будет для меня идеальной возможностью продемонстрировать писательское и актёрское мастерство. И вот, вместе с парой друзей я состряпал короткую комическую пьесу, в которой рассказывалось о том, как наших учителей привлекли к суду за преступления против человечества. Все роли были распределены между несколькими моими одноклассниками, а заманчивую роль судьи я приберёг для себя. Удары моего судейского молотка, приговаривающие непопулярных учителей к различным изощрённым наказаниям, наверняка должны были обеспечить пьесе успех у публики. Мы целую неделю устраивали прогоны перед нашим добродушным классным руководителем мистером Моксэмом, который был настолько впечатлён, что оставил наше выступление на финал при условии, что мы полегче обойдёмся с его образом и уберём некоторые из самых жестоких и безвкусных гэгов.

Я собрал свою маленькую труппу возле самодельной сцены из сдвинутых столов, вокруг которой дурачились ученики, пели, танцевали, играли на аккордеонах, рассказывали анекдоты. Многочисленная публика из числа школьников нещадно дразнила актёров, но большинство воспринимало это со смехом, выкрикивая в ответ оскорбления. Мистер Моксэм радостно патрулировал спортзал, похлопывал учеников по спинам и произносил слова ободрения.

- Готовы к своему звёздному часу, мальчики? – осведомился он у моей маленькой команды.

- Готовы, сэр, - доложил я.

- И вы внесли изменения, которые мы обсуждали?

- Нам точно нужно пропустить этот гэг про собаку миссис Прэнди? – спросил я.

- Если только хотите дожить до конца следующего триместра, - ответил он.

Четыре участника «Feedback» стояли вокруг усилителей и ударной установки, ожидая своего дебюта. Дик отсутствовал, потому что не являлся учеником школы, но Пол, Дэйв, Адам и Ларри должны были отыграть десятиминутный сет, их выступление было предпоследним, прямо перед нашей постановкой.

«Дэйв, ты как, ничего?», - спросил я, чувствуя себя настоящим матёрым профессионалом, успокаивающим испуганного новичка. У Дэйва был такой вид, будто его вот-вот стошнит от страха перед публикой, он стоял, вцепившись в свою гитару, и с тревогой вглядывался в толпу. Остальные, видимо, чувствовали себя относительно непринуждённо. Ларри уже много выступал раньше, хотя и в таких совсем не рОковых коллективах как ансамбль почтовых работников и ансамбль мальчиков Артейна . Адам слонялся, демонстрируя свою обычную «плавали-знаем» невозмутимость. Пол чуть ли не подпрыгивал от предвкушения, стараясь ободряющими улыбками и кивками воодушевить своих коллег.

Когда настала их очередь, группа начала втаскивать на сцену своё оборудование. На установку у них ушло минут десять, длительный период затишья, во время которого испарились последние остатки дисциплины в помещении. Школьники бегали по залу во всех направлениях, орали со всей мочи, лазали по турникам. Я строил своих актёров и давал им указания, что, как только группа закончит, мы выйдем на сцену и с места в карьер начнём играть. Я просто не знал, что нас ждало.

По залу разнёсся электрический гул - это включили усилители. Пол стоял в центре сцены с микрофоном, гитара висела у него на шее, он с вызовом смотрел на буйную толпу. Дэйв и Адам встали по обе стороны от него. Ларри щёлкнул палочками, и группа разразилась грубой ускоренной версией «Show Me The Way» Питера Фрэмптона, смазливой рок-звезды 70-х, начав с ревущего аккорда ре-мажор, который захлестнул зал ударной волной.

Задним умом я понимаю, что дебютное выступление группы, которая в один прекрасный день пошатнула мир, было, по правде говоря, довольно сомнительным мероприятием. Для начала, не было ничего даже отдалённо классного в их выборе песен. Они играли не что иное, как хоровую версию поп-гимна «Bay City Roller», «Bye Bye Baby», и попурри из песен «Beach Boys». У них не было настройки звука, не было опыта, им не на что было опереться, кроме надежды и страстного желания. Но я был совершенно потрясён. Просто опьянён. Это была самая первая электро-группа, которую я слышал вживую, и заряд адреналина пронзил моё тело, несомненно, выведя из строя центральную нервную систему и перестроив всю молекулярную структуру. По крайней мере, такое было ощущение. Гитара Дэйва оглушала меня. Ритм ударных Ларри и баса Адама сотрясал столы, на которых они стояли, и казалось, заставлял вибрировать весь зал. Я и раньше слушал через наушники записи у себя в комнате, тряся головой, но ничто не подготовило меня к настоящему нутряному трепету живого рок-н-ролла. Когда Пол протопал по шаткой сцене, схватил микрофонную стойку и прокричал: «I want you ... show me the way!" («Я хочу, чтобы ты… указала мне путь!»), маленькие девочки из младших классов завизжали.

С меня было довольно. Я повернулся к своим товарищам, мечтающим об актёрской славе, и объявил, что я ни в коем разе не выйду после такого. Быстро и единодушно было решено, что наш спектакль нужно отменить. Мистер Моксэм, насколько я помню, вздохнул с облегчением.

«Feedback» отшпарили свой дикий сет и стояли с глупыми улыбками, застывшими на лицах, а толпа ревела и требовала ещё. В те дни их репертуар был довольно ограничен, им пришлось опять обратиться к версии «Bye Bye Baby». В зале стоял страшный тарарам, школьники пели, орали, визжали, хлопали, танцевали. Я огляделся в изумлении. Новое видение будущего формировалось в моём лихорадочном юношеском мозге.

Забудьте о невероятно знаменитом сложносоставном актёре-писателе-режиссёре.

Я буду рок-звездой.
Последний раз редактировалось gala 30-05, 10:25, всего редактировалось 1 раз.
"Всякое искусство совершенно бесполезно." Оскар Уайльд
Аватара пользователя
gala
 
Сообщения: 2969
Зарегистрирован: 03-12, 15:40

Сообщение _KaSi_ » 22-04, 12:35

Это всё?!
Или это отрывки?
"Счастье не п**дец-само не приходит"
"Даже быть лицом к лицу со случившимся не так болезненно, как попытаться убежать от него"
Э.Сафарли
Аватара пользователя
_KaSi_
 
Сообщения: 200
Зарегистрирован: 15-04, 11:34
Откуда: Тобольск

Сообщение CHERRY SWEET » 22-04, 20:24

_KaSi_, это отрывки :)
Аватара пользователя
CHERRY SWEET
 
Сообщения: 163
Зарегистрирован: 03-02, 00:38
Откуда: Moscow


Вернуться в Наше творчество

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 0

cron